Об авторе Проза
ВРЕМЯ РОЖДАТЬСЯ И ВРЕМЯ УМИРАТЬ


РАЗДЕЛ ВОСЬМОЙ

Глава пятая

ДОМ ВЕЧНОСТИ


1

Когда Каин убил Авеля, он погубил не только родного брата, но и всех его потомков, которые не появились на свет. «Каждый, кто губит человека… – остерегает Талмуд, – как если бы он погубил целый мир; и каждый, кто привел к жизни человека… как если бы привел к жизни целый мир».

Следовало похоронить Авеля, однако опечаленные родители не знали, что делать с телом, – еще никто не умирал на земле, никого до этого не погребали. И снова из мидраша: Бог послал в поле двух воронов и умертвил одного из них. Второй ворон выкопал ямку, положил туда мертвого, засыпал землей, – увидев это, Адам и Хава вырыли могилу и погребли сына.

Места еврейских захоронений носят различные названия: «дом могил», «дом собрания всех живущих», «дом жизни» – напоминанием о бессмертии души, а также «дом вечности»: «…ибо уходит человек в вечный дом свой, а плакальщики кружат на площади».

Ради участия в похоронах разрешается перерыв в изучении Торы. Благословен тот, кто предаст земле человека, даже незнакомого, понесет погребальные носилки к могиле, поможет засыпать ее: это так же важно, как накормить голодного.

Когда человек оказывает помощь другому, в этом может таиться доля корысти, порой неосознанная – получить в ответ какие-либо блага. Однако поступок, оказанный умершему совершенно бескорыстно, считается «истинным благом», одним из праведных побуждений.

Говорил рабби Шимон бен Абба:

«Расположение к людям можно проявить двумя способами: участием в свадебной церемонии и участием в похоронах. Но если обе церемонии происходят в одно время, и ты не знаешь, какую из них выбрать, вспомни слова царя Шломо: ”Лучше посетить дом скорби, чем дом веселия, ибо таков конец всякого человека”…»

Добавим к сказанному, что еврейские законодатели выступают категорически против кремации тела, считая это надругательством над покойным и неверием в воскрешение из мертвых (о котором будем еще рассказывать).

2

Бог сказал Адаму: «…прах ты и в прах обратишься».

Остаться без погребения – величайшее несчастье; одна из угроз закоренелому грешнику: «И станет труп твой пищей всем птицам небесным и зверям земным, и не будет отпугивающего их».

Израильтяне придавали огромное значение достойному погребению умершего, об ушедших из жизни говорили: «приобщен к народу своему». Усыпальницы вырубали в горах, – их и сегодня можно увидеть возле Иерусалима; тела усопших укладывали на каменные выступы в погребальном помещении, вход перекрывали плитой.

«Шулхан арух» определяет:

«Тот, кто увидел похоронную процессию, должен присоединиться к ней и пройти хотя бы четыре шага, иначе он нарушает предписание Торы и уподоблен насмехающемуся над беспомощностью другого»;

«людей, при жизни враждовавших друг с другом, нельзя хоронить рядом, иначе и после смерти у них не будет покоя»;

«на кладбище запрещается вести себя легкомысленно. Не следует там есть и пить, тем более исполнять естественные потребности, чтобы не оскорблять покойников. Не используют кладбище для любых нужд, не пасут, к примеру, скот и не косят траву».

Нельзя также громко разговаривать на кладбище, проходить через него для сокращения пути, рвать там цветы, садиться на памятные плиты или класть на них какие-либо предметы, превращать склепы в кладовые – всё это считается оскорблением тех, кто там похоронен.

Если обидчик был в ссоре с покойным и не успел с ним примириться, он приводил к его могиле десять евреев и признавал: «Согрешил я против Бога Израиля и против этого человека», а те трижды отвечали: «Прощено тебе!»


Когда бабушка слегла в постель‚ Шолем опечалился. Так опечалился‚ что не мог есть‚ не мог пить и исхудал без меры. Сидел возле ее кровати‚ твердил упрямо:

– Не уходи. Не пущу. Тебе еще рано...

Пришла беда под крышу.

Потянулись тоскливые дни – стаями отлетных птиц.

Ручьями утекли снега. Пронзительно заголубело небо. Прогретая земля исходила паром, жаждая скорого осеменения.

Бабушка шепнула перед уходом:

– Шолем‚ я тебя не оставлю...

Ее укутали в саван и понесли хоронить. По весне. При нарождении молодого месяца‚ манившего обещаниями.

Пришли соседи – проводить бабушку Зельду‚ исцеленную от недугов‚ набежали любопытные, и Шолем затосковал посреди других от неравенства в страданиях.

Ребе сказал так:

– Пока свеча горит...

А больше ничего не сказал.

На еврейских кладбищах погребали не только ушедших из жизни, но также свитки Торы и раввинские книги, пришедшие в негодность или поврежденные во время разгрома еврейских кварталов.

В 1903 году, после погрома в Кишиневе, хоронили не только жертв насилия, но и оскверненные свитки Торы; их уложили в глиняные сосуды‚ а в отдельный сосуд – пергаментный свиток с описанием тех трагических событий.

Во главе похоронной процессии шли раввины, за ними несли черные носилки с черными сосудами; тысячи людей двигались следом‚ а многие стояли вдоль улиц и плакали. Эти сосуды принесли на еврейское кладбище и замуровали в особом склепе‚ возле могил с жертвами тех насилий.

После Кишиневского погрома Хаим Нахман Бялик написал стихотворение «Над бойней» (перевод Владимира Жаботинского):


Небеса! Если в вас, в глубине синевы,
         Еще жив старый Бог на престоле,
И лишь мне Он незрим, – то молитесь хоть вы
         О моей окровавленной доле!
У меня больше нет ни молитвы в груди,
Ни в руках моих сил, ни надежд впереди…
         О, доколе, доколе, доколе?..


3

Еврейские общины заботились о местах упокоения, поэтому в источниках давних времен их кладбища называли порой «еврейский сад», возможно, потому, что там высаживали деревья.

Крапивой зарастают могилы, чертополохом глушится память, – где они теперь, давние захоронения?

В 1833 году – по приказу Николая I – начались подготовительные работы для строительства крепости в Брест-Литовске (город Брест в Белоруссии). Ее возводили на месте Старого города, а потому многие жилые строения разрушили, среди которых оказались дома еврейского квартала, синагога и кладбище.

Из книги Паулины Венгеровой:

«Евреи Бреста с ужасом и возмущением услышали о том, что земля, на которой веками покоились останки тысяч людей, будет использована под крепостные сооружения, а старые захоронения снесут…

Все усилия, все прошения и мольбы оставить мертвых в покое оказались тщетными.

Власти были неумолимы…

Назначили день извлечения останков.

Вся еврейская община, молодые и старые, богатые и бедные постились в этот день, читали псалмы, просили у мертвых прощения, а затем приступили к скорбному труду.

Одно из самых страшных еврейских проклятий: ”Пусть земля выбросит его кости!” – и все увидели, как оно сбывается.

За несколько дней до этого пошили мешочки из серого полотна, чтобы положить в них останки умерших. Маленького мешочка оказалось достаточно для человека, который некогда был, возможно, гордым, самоуверенным, неутомимым в своих вожделениях, – всё это стало теперь горсткой праха.

В работе принимала участие вся община.

Содержимое разрытых могил ссыпали в мешочки, перевязали бечевкой и сложили на телеги. Здесь все были равны, все чины, звания и положение в обществе… Телеги покрыли черными платками, кантор прочитал кадиш – заупокойную молитву, и длинная процессия отправилась из Старого города в Новый.

Многие проделали этот путь босиком в знак траура...

Солдаты с ружьями на плечах – почетным эскортом – шагали рядом с телегами, толпы горожан следовали за ними в глубоком молчании.

На новом кладбище мешочки с прахом тех, у кого не было надгробных камней, опустили в общую могилу, а останки других покойников захоронили под старыми надгробиями…

Вечером у нас в доме царила скорбь.

Мои родители были потрясены до глубины души, молчаливы и замкнуты. Никто не проронил ни слова, ни звука. Все размышляли о смерти и бренности жизни…

Еще и сегодня можно прочитать на новом кладбище эпитафии на еврейском языке, высеченные на камне.

”Здесь покоится великий рабби, гаон и учитель Авраам, сын Давида, бывший раввином в Брест-Литовске, умер в 1742 году”.

”Здесь покоится добродетельный рабби и проповедник, наш учитель и наставник Моше… Ушел туда, где свет его мудрости будет светить вечно”.

”Отворите двери и впустите его! Здесь покоится знаменитый гаон, усопший Йосеф, сын Авраама, да будет благословенна его память”…»

4

Из Еврейской Энциклопедии начала двадцатого века (издатели Ф. Брокгауз, И. Ефрон):

«Буллы римских пап и привилегии, полученные от властей, запрещали осквернять еврейские кладбища и вырывать трупы… Несмотря на это, судьбы еврейских кладбищ составляли одну из наиболее трагических страниц в истории еврейского народа. Каждое нападение на евреев сопровождалось осквернением кладбищ и расхищением камней…

Многие старинные кладбища почти целиком исчезли, а их камни пошли на городские постройки».

Подобное происходило и не так давно, – вот неполный перечень.

1947 год: старое еврейское кладбище Днепропетровска отвели «под индивидуальную застройку старшим офицерам в отставке».

1949 год: на месте еврейского кладбища в Харькове соорудили Парк культуры.

1959 год: снесли старое еврейское кладбище в Кишиневе, на его месте разбили затем сквер.

Начало 1960-х годов: в Киеве сровняли с землей Лукьяновское еврейское кладбище, расположенное вблизи Бабьего Яра, территорию впоследствии застроили.

1961 год: в Вильнюсе ликвидировали Зареченское еврейское кладбище, где погребали с начала девятнадцатого века.

Это еще не всё.

На Старом еврейском кладбище Риги хоронили узников гетто, умерших и расстрелянных. В 1960-е годы кладбище сравняли с землей; не сохранили даже фрагмент кладбищенской стены со следами пуль‚ у которой казнили евреев, – на месте захоронений создали Парк коммунистических бригад.

1974 год.

Началась ликвидация Второго еврейского кладбища в Одессе, существовавшего с конца восемнадцатого века (среди прочих порушили могилы бабушки, дедушки и дяди автора этих строк – следов не осталось).

На старом еврейском кладбище украинского города Острога был похоронен рав Шмуэль Эдельс‚ глава иешивы‚ один из религиозных авторитетов семнадцатого века. Память о добрых делах рава Шмуэля сохранялась многие годы, евреи приходили к месту его погребения и молились, прося совета и поддержки.

В 1967 году памятники на кладбище разбили на мелкие осколки‚ которые пошли на строительство электрической подстанции и мощение дорожек.

Плиту с могилы рава Шмуэля – экспонат трехсотлетней давности – установили во дворе городского музея‚ но вскоре‚ по указанию местных властей‚ ее уничтожили. На территории еврейского кладбища создали парк «Юбилейный» – с танцплощадкой‚ увеселительными заведениями‚ возможно‚ даже с «комнатой смеха».

В 1992 году парк ликвидировали‚ исчезнувшее кладбище передали еврейской общине Острога; у входа установили мраморную плиту, на которой пометили на идише и украинском языке:

«Здесь покоятся останки тех‚ кто с пятнадцатого столетия своим трудом‚ умом и талантом способствовал расцвету культуры и экономики края».

5

Давид Гофштейн начинал путь свой провидчески: «Быть человеком так печально-сладко!»

В 1939 году, в день своего пятидесятилетия, он написал эти строки (перевод с идиша Валерия Слуцкого):


С добрым утром! И в ответ
Восклицанья слышу те же.
Снова делает рассвет
Ясной голову и свежей.

И веселая трава
Холодком приятна коже,
И роса, и синева
Поступь делают моложе.

И кукушка, словно дар,
Обещает долголетье –
Ты еще совсем не стар,
Будешь долго жить на свете!


Давида Гофштейна расстреляли 12 августа 1952 года.

Вместе с ним убили деятелей Еврейского антифашистского комитета: это были поэты и писатели Лев Квитко, Перец Маркиш, Давид Бергельсон и Ицик Фефер, актер Вениамин Зускин, главный врач Боткинской больницы в Москве Борис Шимелиович, бывший заместитель министра иностранных дел Соломон Лозовский… – тринадцать человек.

Их обвинили по 58-й статье Уголовного кодекса: измена родине, антисоветская агитация и пропаганда, участие в подпольной организации. Из обвинительного заключения и приговора суда:

«Ярые еврейские националисты… продались американцам и сионистам…»;

«клеветнически заявляли о якобы имеющей место в СССР дискриминации евреев…»;

«пытались помешать естественному процессу ассимиляции евреев…»;

«воспевали библейские образы», «высказывали клеветнические измышления», «проповедовали в науке космополитизм…».

Нет могил у расстрелянных.

Нет камня надгробного на месте погребения.

Фейга Гофштейн, вдова поэта, пережила мужа на сорок три года и похоронена на тель-авивском кладбище.

По ее завещанию на памятнике высечены два имени: Фейга и Давид Гофштейн, годы жизни и смерти каждого, и его стихи, что заканчиваются словом «хесед» – милосердие (перевела с идиша Шуламит Шалит):


И если когда-либо на моей могиле будет камень
(лучше, чтобы он был, чем не был),
пусть это будет настоящий камень,
вытесанный верными руками.
И пусть в надпись вплетут древнее слово,
звучащее чуждо уже для многих: хесед.


*** *** ***

В 1950 году арестовали Иосифа Керлера, поэта на языке идиш, который сотрудничал в газете Еврейского антифашистского комитета. Его приговорили к десяти годам заключения «за буржуазно-националистическую деятельность» и отправили в лагерь.

Там Иосиф Керлер написал стихотворение «Упорство», где есть такие строки:


Пусть железные цепи
На шею повесят,
Пусть меня кулаками
Костлявыми месят…
Пусть мотают на локоть
Мои нервы и жилы, –
Мой язык,
Моя песня
Останутся живы.


Как не вспомнить при этом поэта тринадцатого века, имя которому – Тодрос бен Иегуда Абулафия.

По приказу короля Кастилии Альфонсо X Мудрого ему грозила казнь через повешение, и в тюрьме Тодрос написал стихотворение, которое начинается такими словами (перевод Владимира Лазариса):


Пускай они в тюрьме меня сгноят,
Воздастся мне от Бога во сто крат.
Пускай моей подавятся казной –
Не сладить им ни с сердцем, ни с душой.
И если телу здесь конец придет,
Моя душа в грядущем оживет.


*** *** ***

Писатель Цви Прейгерзон был осужден в 1949 году на десять лет заключения в исправительно-трудовых лагерях – за «участие в антисоветской националистической группировке и распространении нелегальных рукописей» (его рассказов и повестей на языке иврит).

Первый год заключения он отбывал в лагере возле Караганды. Из его воспоминаний:

«Длинная зимняя ночь, воздух тяжелый и удушливый, лежишь с зарытыми глазами в тяжелой дреме…

Наконец-то открывают двери барака. Я одеваюсь. Моя одежда: ватные брюки и бушлат – мятый и латанный, шапка-ушанка, изношенные валенки. Одетый, я выхожу из барака на утреннюю молитву…

Что было моей утренней молитвой? Я пел еврейские песни. Пел их на иврите или напевал мотивы без слов… (Это) придавало силы, чтобы не опуститься и сохранить себя».



назад ~ ОГЛАВЛЕНИЕ ~ далее